отец и мать, это была моя родная деревня, мне было тяжело расставаться с ней.

С неба лениво падали первые редкие снежинки. Чтобы согреться, я шёл быстро, почти бежал.

Идти надо было вёрст десять, к вечеру я добрался до места.

Маленькие домики возле мечети были отведены под медресе. Тут жили и учились шакирды.

Я зашёл в один из домиков и робко остановился на пороге. Ребят было очень мало, должно быть, съехались ещё не все ученики.

И сразу же меня, новичка, окружили мальчики. Им было любопытно: откуда я, кто меня привёл?

Один нарядный мальчик с издёвкой оглядел мою бедную одежду, мои запачканные землёю лапти:

— Ты, видно, пришёл пешком?

Там был и взрослый мужчина. Он спросил:

— Ты хочешь учиться? Тогда подожди здесь, пока не придёт мулла.

И указал мне место в углу. Здесь я должен был дожидаться муллу, который решит, могу ли я быть шакирдом.

После вечерней молитвы — намаза — пришёл мулла. Он стал расспрашивать: чей я сын, живы ли мои родители?

Узнав, что я круглый сирота, мулла задумчиво погладил свою длинную бороду:

— Я разрешаю тебе остаться. Жить будешь здесь.

Где мне жить, я не понял, но расспрашивать не посмел.

Я быстро подружился с мальчиком по имени Вахит. Он, как и я, был круглым сиротою. Летом батрачил у одного крестьянина, а осенью голодным оборванцем пришёл в медресе.

От Вахита я узнал, что сиротам и детям бедняков в медресе нет определённого места, они спят где попало.

В углу за печкой нас собралась целая сиротская семья: Вахит, Салим и я. Салим жил здесь уже два года, батрачил на муллу: летом пас скот, осенью и зимой услуживал на дому.

Мы спали на полу, сбившись в клубок, как котята.

Когда собрались все шакирды, в медресе стало так тесно, что ночью не пройти, на кого-нибудь наступишь, все свободные места на полу были заняты.

Но рядом с нами жили в медресе и другие мальчики. Мы с завистью смотрели, как они спят на мягком войлоке, постланном на низеньких нарах, сидят на ковриках у окна.

Мы были бедняки, они — дети зажиточных родителей.

И в учении мы тоже были им не ровня. Настоящей наукой в медресе и не пахло. Мулла и его помощники — хальфы — учили по религиозным книгам. Классов, как в теперешней школе, тоже не было. Шакирдов собирали в группы по развитию, по знаниям, и, главное, по достатку. И получалось, что в одной группе дети богатых, а в другой мы — голь.

К детям богатых мулла и хальфы были внимательны, надеясь, что родители поднесут им подарки или пригласят в гости и угостят.

От нас с Вахитом ни мулле, ни хальфам ждать было нечего. Поэтому никто не интересовался нашей успеваемостью. Хальфа смотрел на нас холодно и недоброжелательно. С богатыми шакирдами он занимался каждый день, нам с Вахитом давал уроки три раза в неделю.

Каждый пустяк его раздражал. Помедлишь с ответом — получишь пощёчину. И мы терпели, сносили всё безропотно, ведь идти нам, сиротам, было некуда.

Салима мы вообще никогда не видели за книгой. Никому не было дела, учится он или нет. Он только числился шакирдом, чтоб иметь возможность ночевать в медресе, а целый день работал в доме у муллы.

Но зато у муллы он кормился. А где раздобыть еду Вахиту и мне? Продуктов, которые мне дали добрые старики, хватило на неделю.

И, по примеру Вахита, я нанялся к богатым шакирдам. Я был мальчик на побегушках, который обязан делать всё, что прикажут. Я носил воду для умывания, варил обед, кипятил чай. Денег мне за это не платили, но я мог доедать объедки, допивать остывший чай.

Мы с Вахитом прекрасно понимали, что, если богатые шакирды будут нами недовольны и откажутся от наших услуг, нам не прожить. Поэтому мы старались изо всех сил, вставали задолго до восхода солнца, чтобы успеть до утренней молитвы сбегать за водой и поставить самовар.

Но случалось, мы не успевали. Тут приходилось выбирать: пойдёшь молиться — не поставишь самовар для тех, к кому нанялся, не пойдёшь на молитву — дежурный запишет тебя в список. И получается: кому чай, а кому розги.

Я расскажу об одном из таких дней.

Вернувшись из мечети, наставник позвал дежурного:

— Кто сегодня пропустил намаз?

Дежурный услужливо подал список:

1. Басир.

2. Гали.

3. Вахит.

Наставник посадил нас перед собой, и начался допрос:

— Басир! Ты почему пропустил намаз?

Басир весь трясётся от страха.

— Я не могу, у меня болела голова.

Басир хитрит. Он придумал про головную боль. Но казый не придирается к нему.

— А тебя почему не было в мечети на утренней молитве, Гали?

Я не Басир, я не умею врать.

— Я… я ставил самовар…

Тишина. А затем возмущённый голос наставника:

— Нечестивец! Ты забыл о боге ради самовара?!

Разве я могу сказать, что меня кормит не бог, а самовар?

— Ты будешь наказан. Ложись!

Я покорно ложусь на живот.

— Снимай чекмень!

Снимаю чекмень и, оставшись в одной рубашке, снова ложусь.

Краем глаза я доглядываю на Вахита. Может, ему повезёт, о нём забудут?

Но нет, не забыли.

— А ты чего бельма выкатил? Почему пропустил намаз? Может быть, тоже ставил самовар?

— Ставил! — честно признаётся Вахит.

И вот мой друг, тоже в одной рубашке, ложится на пол рядом со мной.

А вокруг толпятся богатые шакирды. Им ничего не угрожает. Они были на молитве, а теперь будут пить чай, который мы им приготовили. А сейчас им очень интересно посмотреть, как нас будут пороть.

Из связки ивовых прутьев наставник выбирает самый длинный гибкий прут. Такой прут бьёт очень больно.

Я чувствую это своей голой спиной, которую обжигает первый удар.

— Будешь ещё пропускать намаз!

— Не буду! Не буду!

Второй удар. Гибкий ивовый прут обвивает тело. От боли слёзы выступают на глазах. Руки невольно тянутся к спине.

— Убрать руки!

Третий удар. Очень больно, но мы вздыхаем с облегчением потому, что знаем, третий удар — последний.

Но мы ещё должны выслушать напутствие:

— Идите! И больше не смейте пропускать намаз!

Мы с Вахитом поднимаемся с пола. Одной рукой я поглаживаю спину, другой вытираю слёзы. Вахит тоже плачет от боли и обиды.

— Да они полосатые! — слышится позади чей-то смех.

Это правда. Уйдя в свой угол за печку, мы с Вахитом осматриваем наши спины. На них багровые полосы от ударов ивовым прутом.

Мы не знаем,